30 октября в России отмечается День памяти жертв политических репрессий. Эта дата была выбрана в память о голодовке узников лагерей, начавшейся 30 октября 1974 г. в Мордовии, которую политзаключенные объявили в знак протеста против политических репрессий в СССР и против бесчеловечного обращения с заключенными в тюрьмах и лагерях.
Террор был одним из основных инструментов в эпоху сталинизма. За период сталинских репрессий было вынесено более 3 млн. приговоров. Все репрессируемые разбивались на две категории: «наиболее враждебные элементы», подлежащие немедленному аресту и, по рассмотрению их дел на тройках, расстрелу, и «менее активные, но все же враждебные элементы», которые подлежали аресту и заключению в лагеря и тюрьмы на срок от восьми до десяти лет. Печально известное слово «Сиблаг» стало символом трагедии не только русского народа, но и представителей других национальностей – немцев, литовцев, поляков, калмыков и других, которым суждено было выжить (или не выжить) в этих нечеловеческих условиях.
Мы уже не раз обращались к этой теме в газете, тем более что на территории нашего района располагалось одно из алтайских отделений Сиблага. Наибольшее количество захоронений жертв репрессий находится в окрестностях села Заводского, именно по этой причине здесь установлены и православный, и католический поклонные кресты, а также памятный знак «Жертвам репрессий».
Своеобразным откликом на рассказ об этих событиях стало письмо ветерана труда из г. Барнаула В. Головина. Вот лишь несколько строчек из этого письма: «Прочитал вашу статью «Эхо Гулага» и другую в продолжение темы спецпереселенцев. Удивлению моему нет предела. Это же может быть хорошим материалом для фильма ужасов о зверствах во времена сталинизма…». Далее автор письма, ссылаясь на воспоминания своих родителей (тоже репрессированных), уверяет, что на этой территории лагерей как таковых не было, основное население составляли завербованные рабочие и крестьяне, сбежавшие от раскулачивания. Правда, он не отрицает факт присутствия здесь пленных японцев, содержавшихся в специальном лагере, и спецпереселенцев, они жили и трудились бок о бок с местным населением, которое «сочувствовало им и помогало в организации быта». Что же касается поляков, то они вели себя очень высокомерно и не заслужили того, чтобы «каяться перед ними в несуществующих преступлениях». «На лесозаготовках иногда гибли люди, – пишет далее В. Головин. – Но это были не только спецпереселенцы, но и местные жители. Такое уж это было опасное производство».
В этом материале я не ставлю своей целью доказывать или опровергать факты, приведенные в данном письме, хотя мне лично приходилось побывать в окрестностях Арестантского болота. Я видела ямы, оставшиеся от землянок, в которых жили спецпереселенцы, где до сих пор находят орудия их труда и быта. А еще мне рассказывали, что здешние старики помнят то место, где под корой деревьев застряло множество пуль…
Сегодня я хочу представить вашему вниманию воспоминания бывшей жительницы села Заводского Л.И. Цапко. Ныне она проживает в Барнауле и является одним из инициаторов и активным участником сохранения памяти о жертвах репрессий на своей малой родине.
Светлана КУДИНОВА.
Есть, где поклониться нашим предкам…
Моя бабушка, Аксинья Семеновна Рупосова, родилась в 1907 году. До 1942 года она проживала в селе Южаково Троицкого района. 2 ноября 1937 года был арестован дед, Гавриил Иванович Гребнев, 1896 года рождения, Троицким РО НКВД по статье 58-2-8-9-11. Бабушка осталась с детьми одна. Таисии было 11 лет, Лидии – семь, Вере – один год. «Враги народа» (так называли их тогда) были лишены всего. Таисию со временем отчислили из школы, доучиться не дали. Как рассказывала тетя Тая, учительница плакала, когда сообщила ей: «Тая, ты больше не учишься».
В 1942 году бабушку с детьми перевели из села Южаково в село Заводское. Здесь она построила первую свою избушку-засыпушку. Вскоре от чахотки умерла Лида. Бабушка и тетя Тая, как и все «враги народа», работали в лесу вместе со спецпереселенцами, «сибулонцами» (так их называли).
Моя мама часто рассказывала, как тяжело они жили, когда остались без отца. Мы тогда не понимали, что произошло, почему их называли врагами народа, почему лишили всех прав, унижали. Было все непонятно и странно. Кулаками они не были, наоборот, жили скромно.
Сейчас, когда я сама уже бабушка, мне очень горько сознавать, как были унижены, уничтожены люди в то страшное время – время политических репрессий, которое коснулось и нашего края, нашего района, нашего села. Я помню, как часто слышала от мамы, бабушки, тети Таи непонятные слова: «сибулонец», «арестант», «лагерные». И песни, которые они пели: «Скажи-ка, скажи, каторжанин, за что ты попал в рудники? За что ты, прикованный к тачке, с железной киркою в руке…».
А еще бабушка и ее подруга, тоже репрессированная, Наталья Ошкина (Талечка, так ее все называли), ходили в лес за черникой на 40-й участок, за восемь километров, и брали нас с сестрой с собой. Шли мы всегда по короткой дороге, которая сразу за кладбищем, через 200 метров, сворачивала направо. Пройдя около двух километров, мы останавливались возле большого бугра, похожего на могильный холм возле лесной дороги. Доставали незатейливый сидорок, перекусывали. Бабушка крошила вареное яичко, бросала пшено и говорила: «Упокой, Господи, души убиенных рабов Твоих». Она рассказывала, что в этой могиле лежат 26 человек. Недалеко от этого места стояли бараки, они загорелись. При пожаре в огне погибло много заключенных. Обессилевшие, они выползали из горящего барака. Она показывала стропила обгоревшего барака. С горки его хорошо было видно.
А еще в этих местах в то время в лесу было много захороненных калмыков. Местные люди возмущались и были недовольны их захоронениями. Калмыки оставляли своего покойника в сидячей позе возле дерева, слегка присыпав его землей, таков был их обычай. Моя подруга Маша вспоминает, как ее старший брат Гриша рассказывал, что их, старшеклассников, отправляли помогать перезахоранивать останки…
Полную версию материала читайте в районной газете за 28 октября.
