Память сильнее времени

13 января – День российской печати

Этот материал был написан и опубликован в газете «Свободный курс» десять лет назад. Сегодня Роберта Максимовича Попова нет с нами, но он остался жить в своих шутках, в своих бесчисленных газетных публикациях, остался жить в нашей памяти. Поэтому мы не стали ничего менять в этом материале. В нем живой Роберт Максимович Попов.

Бравый солдат Швейк Гашека, дед Щукарь Шолохова, чудики Шукшина… Это не выдуманные авторами герои. Они – среди нас. Это тип людей, которые совершают нелепые с прагматической точки зрения поступки и всегда говорят что-нибудь не к месту, постоянно попадая то в комические, то в трагические ситуации.

Один такой человек – журналист, заслуженный работник культуры России, член Союза журналистов – живет в райцентре Троицкое. Зовут его Роберт Максимович Попов.

Ну, во-первых, об имени. Всех удивляет: почему Попов – и вдруг Роберт? Как и другого нашего земляка, поэта Роберта Рождественского, Роберта Попова отец-коммунист назвал в честь первого секретаря Западно-Сибирского обкома ВКП(б) Роберта Индриковича Эйхе. Роберт Максимович о себе и своем имени говорит словами тещи: «Она, когда меня в первый раз увидела, сказала: Роберт-Роберт, а по обличью Ванька Ванькой».

Вот уже скоро год, как Роберт Максимович на пенсии. В январе ему позвонили, говорят: «Роберт, приходи с Валентиной в ресторан». Он, конечно, догадался, что это коллеги решили устроить ему сюрприз и организовали проводы не как обычно, в редакции, на скорую руку накрыв стол, а заказав столик в местном ресторане. Когда пришли в ресторан, Роберт чуть не упал. За столиками сидели человек 80. А Валентина Бадикова, когда-то работавшая заведующей отделом культуры района, приветствуя, сказала, что в зале нет ни одного человека, кого бы Роберт не обсмеял со сцены или не «прокатил» в газете, но все пришли поздравить его с юбилеем и сказать спасибо за то, что он, Роберт, есть. 40 лет отдал Роберт Максимович районной журналистике и сельской сцене. Все герои его газетных статей и рассказов, сценических монологов и скетчей – жители Косихинского района, где прошло детство и где Роберт начинал свою творческую деятельность, и Троицкого, где он живет с 1963 года. Вот в связи со словом «скетч» – первый рассказ Роберта Максимовича.

-Я работал в Косихе, в Доме культуры. А завотделом культуры был тогда Александр Палыч Голомонзин. Готовились к смотру художественной самодеятельности, и я зашел к нему в кабинет, когда он разговаривал по телефону с завклубом из дальнего села. И тот, я слышу, докладывает Александру Палычу, с какими номерами они приедут на смотр. Голомонзин записывает на листке: «Так… три песни, украинский народный танец, женский квартет». «Ну, и скетч привезем», — заканчивает завклубом. Александр Палыч вскидывается: «Ты мне это кончай давай. Скетч… Ты в прошлый раз привез… Я кое-как до дому дошел…» Я, окончив культпросветшколу, тогда уже знал, что скетч – это не самогон, а короткая пьеска.

В Косихе встретил он и Валентину Григорьевну, тогда Валю. Их свадьба в РДК стала первой комсомольской свадьбой в районе. Организатором на свадьбе был Александр Фомич Кулик – как и Голомонзин, часть истории Косихинского района. Учитель, фронтовик, поэт, заядлый балалаечник. Роберт рассказывает, как Кулика однажды чуть не исключили из партии. Работал он директором семилетки в селе Пустынь, что в шести километрах от Косихи. И вот однажды у проруби нашли его рукавицы и шапку, а самого – нету. Жена в горе, в деревне пересуды. Учителя дали в районную газету соболезнование. А через неделю Александр Фомич появляется живой и невредимый. Ну, загулял мужик. Вызвали в райком: «Как ты посмел? Ты орган райкома партии выставил на посмешище». Кулик, как мог, отбивался: «Так ведь не я соболезнование давал…». Спас тогда Кулика друг, Степан Павлович Титов, отец Германа Титова, космонавта.

Еще один рассказ Попова о событиях тех лет.

-Машин тогда почти не было. У нас в отделе культуры была лошадь Карька. Чем-то она не поглянулась Голомонзину, и он договорился в одном селе обменять Карьку на другого коня. Взял меня. Приехали. Посмотрели коня, ударили по рукам, распрягли Карьку, пошли закрепить сделку. Мы с собой брали, и бригадир принес, все-таки начальство из района. В Косиху уже ехали потемну. Александр Палыч радовался: «Учись, Робка, как коня надо выбирать. Смотри, какая рысь, как бежит, а? Это тебе не Карька». Утром встретил меня сердито: «Ну и что мы с тобой съездили?» — «А что такое?» — «Да как что? Мы же на Карьке домой приехали. Вон она в конюшне стоит. Ты-то куда смотрел?..»

В эти самые времена Роберт начал пописывать в районку. А вернее, расскажет работавшему тогда корреспондентом Борису Козлову (сейчас он живет в Тальменке), тот напишет, а подпись Попова ставит. Но однажды приехали с концертом в дальнее село. А после концерта, узнав, что это Попов и есть, который в газете пишет, к нему подошли и рассказали о старушке, у которой пятеро детей, все члены партии, а матери места ни у кого не нашлось, ютится в бане. И Роберт написал об этом. Газета вышла. Спустя какое-то время приглашает его редактор газеты Терентий Чигарев и показывает стопку писем. Отклики на его статью. Эти письма и решили судьбу Роберта – перешел он работать в редакцию. Но через два года район расформировали, а газету ликвидировали.

В 1968 году Роберт занял первое место в крае среди журналистов районок по подготовке молодежных выпусков. И его отправили в Москву, в ЦК комсомола. Выдали 186 рублей на дорогу, а Виталий Сафронов, работавший тогда секретарем крайкома комсомола, провел инструктаж, как себя вести и что говорить. Но что говорить, Роберта учить не надо, и в Москве его чуть не записали в плагиаторы и антисоветчики. Участников семинара, журналистов райгазет, пригласили на популярный в те времена «четверг в «Комсомольской правде». Там были молодые тогда поэты и журналисты Любовь Воропаева, Феликс Чуев, Георгий Целмс. Поэты читали стихи. Роберт тоже вышел и прочел свое любимое стихотворение. «Подходит ко мне Воропаева: «Скажите, а почему вы это стихотворение прочитали?» — «Да потому что оно мое любимое». Она тогда говорит: «Вы извините, но это не ваше, а мое стихотворение. Это я его написала». Хорошо, быстро разобрались, что все читали свои стихи, и только Роберт – то, что понравилось.

Но и это не все. Разговорились с секретарем ЦК Александром Камшаловым. Свойский парень, несмотря на то, что в ЦК работал. Расспросил о Сибири. Рассказал пару анекдотов. Попросил Роберта рассказать какой-нибудь свежий анекдот о Брежневе – тогда уже наряду с «хрущевскими» анекдотами начинали ходить анекдоты и про дорогого Леонида Ильича. Роберт рассказал. Посмеялись. Но когда приехал из Москвы в Барнаул, оказалось, что тут уже получили взбучку за то, что послали на такой форум политически незрелого журналиста. В крайкоме комсомола вертели пальцем у виска: «Ну, кто тебя за язык тянул?».

-По «политическим» мотивам пришлось и второй раз уйти из редакции… Поставили одного мужика руководить троицкой киносетью. До этого он руководил лесопилкой в селе Загайнове. В общем, я написал, что он руководитель ни к хрену. Вызывает меня первый секретарь райкома партии: «Дак ты что, Попов, умнее одиннадцати членов бюро?» Я растерялся: «Да нет… Я ничего нигде вроде не говорил». — «Ну, как не говорил? Одиннадцать членов бюро райкома партии утвердили кандидатуру на эту должность, а ты написал, что он не на своем месте. Иди, редактор тебе объяснит…» Прихожу в редакцию, Иван Ощепков, редактор, сочувственно развел руками: «Извини, Робка, велели тебя уволить…».

Работал в секторе печати крайкома партии Николай Федорович Ильичев, давно знавший Роберта. Он смог найти место мало того, что беспартийному, так еще и политически неблагонадежному Попову в Солтонском районе.

-Приехал в самую распутицу, ночью. Достучался до дежурной в гостинице. Она зажгла свет на крылечке. Я вымыл сапоги в бочке у крыльца. Зашел, говорю: «Где умыться можно?». А дежурная (никогда не угадаешь, что ответила) и говорит: «В бочке и умойся, грязь-то уже осела». В комнате над кроватью висит табличка: «С сапогами на простыни не ложиться». На следующий день увидел Солтон. Одна утонувшая в грязи улица, которую венчает красочное панно: «Летайте самолетами Аэрофлота».

Почти год проработал Роберт в солтонской газете «За Победу».

Рассказ Попова времен солтонской «ссылки»:

-Пришел в столовую. Читаю меню. Первое там, второе… Дальше написано: «Хлеп – кусок 1 копейка». Подхожу к раздаче: «Девчонки, у вас вегетарианское что-нибудь есть?» — «Нет, — отвечают, — до тебя здесь армяне жили. Все выпили».

Вернулся в Троицкое. Маразм в стране крепчал. Нельзя было слова лишнего сказать. Но что нельзя Роберту Попову, то можно французскому драматургу Жану Аную в его антифашистской пьесе «Антигона». Роберт, игравший в спектакле, так вошел в роль и так проникновенно спрашивал у притихшего зала: «Что – правда? Где она у нас в стране, правда? Вы знаете, что такое, правда? Вы? Правда – это то, что людям не говорят…». (Его за это не взяли в поездку по ленинским местам в Шушенское). Чего нельзя сказать со сцены, Роберт «лепил» с печки, многие годы являясь бессменным Емелей-дурачком на проводах зимы. После одних таких «проводов» фамилию Попова вычеркнули из списков на награждение юбилейной медалью к 100-летию Владимира Ильича Ленина.

Как-то он попал в рамках культурного обмена с Польшей в Манжерок. Все нормально, культурная программа, приветствия, песни у костра. Только заметил Роберт Максимович у части польских гостей высокомерие и по отношению к Манжероку, и вообще к тогда еще Советскому Союзу. И спел песню времен гражданской: «Помнят польские паны, помнят псы-атаманы конармейские наши клинки…».

А однажды, это уже в конце 70-х или в 80-х, после выступления Попова чуть не хватил удар заведующего отделом пропаганды райкома партии. Ставили концерт для участников районной партконференции. И было в программе театрализованное стихотворение, по ходу которого Чапаев как бы сходит с экрана и спрашивает у Попова, показывая на зал: «А это кто?». И Роберт ему отвечает: «Сидят здесь склочники, хапуги, канцеляристы, болтуны, перестраховщики, вруны, мещане, хамы и пьянчуги…».

-Отыграл номер. В зале захлопали. Выхожу со сцены за кулисы – летит заведующий, весь белый: «Роберт, ты что читал?». Я, глазом не моргнув: «Как – что? Константина Симонова». «А-а», — сразу расслабился заведующий.

На свое счастье, он не знал, что Роберт инсценировал стихотворение Александра Галича, барда и диссидента, изгнанного из страны.

Из заметок Попова: «Делали ремонт в типографии. Я тоже мужикам помогал, и когда все закончили, они меня пригласили это дело обмыть. А директора типографии не пригласили. Я спрашиваю: «А что Иван Иваныча не позвали?». Бригадир говорит: «Да знаешь, Максимыч, он очень меркантильный…». Выпили. Мне не дает покоя это «меркантильный». Спрашиваю: «Ты вот про Иван Иваныча сказал «меркантильный». Это что ты имеешь в виду?» — «Да пьет он много»…

В 1975 году Роберт Максимович поступил в только что созданный институт культуры. Вспоминает, как однажды ректор института Николай Григорьевич Устенко, с которым Максимыч был хорошо знаком, сам того не подозревая, помог не всегда прилежному студенту Попову сдать экзамен. «Приехал, нашел преподавателя. Взял билет – не знаю ничего. Тут преподавательница говорит: «Роберт Максимович, вы готовьтесь, я минут через десять вернусь». Шпаргалок нет. Знакомых – никого. Набираю номер ректора: «Николай Григорьевич, добрый день, это Роберт Попов. Мы вот тут с мужиками спорим…» — и объясняю ему суть вопроса. Он давай мне рассказывать…».

Уйти из редакции Попова заставил не столько возраст, сколько зрение. В последнее время Попов готовит передачи для краевого радио.

Из заметок Попова: «В селе Большая Речка в начале 30-х годов открыли детский сад. Родители ребятишек в него не пускают. Нет в садике иконы. Заведующий Домом социалистической культуры Максим Коннов заверил – будет икона. И, правда, прибил на стену икону, завесил, как положено, рушником, родители успокоились. Летом 1935 года умирает академик Мичурин, во всех газетах печатаются его портреты, и большереченцы в детсадовском святом, которому молились, приводя ребят в детсад и забирая их, узнают Мичурина, чей портрет так удачно нашел Коннов. Вроде верующим навстречу пошел, и хоть молились они, молились-то на советского академика…».

На вопрос, кем себя больше чувствует – журналистом или артистом, Роберт Максимович не может ответить даже сам себе.

-Я, как родился, год жил в футляре от итальянского аккордеона. Первый гонорар получил пацаном, за стишки ко дню рождения Сталина. А вообще, мне кажется, со сцены я уже все отдал, больше уже не сделаю. А вот написать еще не написал того, что хочу…

Василий КАРКАВИН, коллега и товарищ.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован.